Андреевское братство [= Право на смерть] - Василий Звягинцев

Андрей стал рядом, насвистывая не знакомую мне мелодию.

Темная поверхность океана медленно вздымалась, вознося «Призрак» на десятиметровую высоту, потом он плавно, чуть зарываясь форштевнем, соскальзывал в ложбину между волнами и вновь начинал взлет.

Зыбь разгулялась прямо-таки титаническая. Или — гомерическая?

Вроде не должно быть такой между островами, это больше смахивает на Дэвисов пролив, что ли…

— Затосковал, братец? — неожиданно мягко спросил Новиков. Обычно в его голосе присутствует то явная, то слегка прикрытая ирония. — Бывает с непривычки. А ты не горюй, чего уж! Везде люди живут, причем нередко — одни и те же. Тем более что у нас — совсем не скучно. Примем тебя в «Андреевское Братство», нам лихие мужики нужны…

— Андреевское? В твою честь, что ли? Еще один монашеский орден, а ты в нем великий магистр? — вяло спросил я. Сильнее всего мне сейчас хотелось спать. И лучше — с Аллой. Даже и просто так. Прижаться к любимой женщине и отправиться «в страну удачной охоты».

Но можно и по полной программе. Реакцией на прошелестевшую рядом смерть часто бывает неудержимая тяга к любви.

— Отец Григорий меня уже вербовал в монахи… Не по мне…

— Не так чтобы монашеский, — словно прочтя мои греховные мысли, усмехнулся Новиков. — И не в мою честь, а скорее флага андреевского. Хотя я тоже… — он хмыкнул, — в некотором роде — Андрей Первозванный… Цели и методы в чем-то схожие. Тебе не приходилось слышать об организациях, веками… регулирующих судьбы мира?

— Масоны, розенкрейцеры, тамплиеры?

— Близко. Однако на совершенно другой основе. Про тайну адмирала Колчака не читал часом?

— Это который попытался стать правителем России еще в ту Гражданскую? — блеснул я эрудицией.

— Он самый.

— Так он вроде году в девятьсот двадцатом или двадцать втором был убит?

— Вот в этом, господин эстандарт-юнкер, вся и суть… Но все-таки сначала шел бы ты спать. Не помнишь, кто сказал: «И я понял, что не прошло еще время ужасных чудес»? И я не помню. Да ладно…

Он вновь стал насвистывать, потом, как бы адресуясь ко мне, пропел в тон мелодии: «Good bye my friend, don’t cry my friend…»[4]

Хлопнул меня по уже зажившему плечу.

— Иди, иди. Завтра тоже будет день. Глядишь — не хуже нынешнего. А сразу не заснешь — полистай Киплинга. «Несите бремя белых, далек покоя миг. Усталость подавит и ропот свой, и крик…» Я бы такое в школе с первого класса преподавал. — «…Все, что свершить смогли вы, и все, что не смогли, пристрастно взвесят люди, к которым вы пришли…»

~

«…Все, что с нами случается, бывает по природе своей таким же, как мы сами… Никогда героический случай не представится тому, кто уже в течение многих лет не был молчаливым, безвестным героем… На всех путях вы встретите только самого себя. Если этим вечером отправится в дорогу Иуда, он обрящет Иуду и найдет случай для измены, но если дверь откроет Сократ, он встретит на пороге Сократа, а также случай быть мудрым…»

Часть вторая

«Андреевское братство»

«До пят в крови, мы бьемся с мертвецами,

Воскресшими для новых похорон…»

Глава 1

Дождь заливал Москву, начавшийся не вчера и завтра не обещающий закончиться. Не сильный дождь, но упорный, льющийся с низкого серого неба неостановимо, словно бы просеивающийся через спрятанное в облаках мелкое сито. («Сравнения у меня начали появляться и то местные, — подумал я с удивлением, — где я какое-то сито мог в нормальной жизни видеть? Разве что в этнографическом музее?») Дождь шуршал по поднятому кожаному верху автомобиля, струйками стекал по ветровому стеклу, отчего приходилось часто накручивать изогнутый рычажок, заводя пружину стеклоочистителя.

В густеющем предвечернем тумане едва различалось низкое и длинное здание Рижского вокзала. Блестела мутными лужами мощенная булыжником площадь. Горбились на своих облучках извозчики в ожидании пассажиров скорого из-за границы. Несколько щеголеватых лихачей с фаэтонами на резиновом ходу, но в большинстве — деревенские «ваньки», запрягшие хилых лошаденок в кособокие пролетки.

Наемных автомобилей-таксомоторов было совсем мало. В отличие от процветающего, совершенно европейского Харькова, в Москве плоды коммунистической «новой экономической политики» вызревали слишком медленно, и за исключением нескольких кварталов внутри Бульварного кольца город выглядел уныло-провинциально.

Но вот за крышами станционных построек сначала появился быстро приближающийся султан черного дыма, потом раздался гудок, трижды лязгнул на перроне колокол. Ожидаемый мною поезд прибыл, причем, судя по стрелкам часов на площади, — вовремя. Все-таки жизнь налаживается и здесь. Сначала из трех вокзальных дверей на площадь потек жиденький ручеек не отягощенных багажом пассажиров первых вагонов, потом народ повалил тучей. Засуетились, забегали извозчики. Я тоже принялся заводить мотор. После нескольких оборотов магнето он взревел, затрясся, попыхивая кольцами синего дыма.

Двум хорошо одетым господам мне пришлось отказать, сославшись на то, что жду заказного клиента, а через минуту подошел и тот, кого я высматривал. Невысокий «красный командир», в шинели с тремя большими синими прямоугольниками на обшлагах и при шашке. Не ошибешься. Вероятность, что у моей машины случайно сойдутся одновременно два кавалерийских «полковника», исчезающе мала.

Однако правила остаются правилами.

— У меня дорого, — сообщил я, когда он приоткрыл, как условлено, левую заднюю дверцу. — Если в центр — два рубля. По заставам и дальше — плата в оба конца. Принимаю и валютой.

— Куда скажу, туда и повезешь, а до Лубянки и вообще бесплатно. Развелось эксплуататоров…

Свой человек. И пароль, если кто со стороны услышит, вполне в духе времени. Здешнего…

Устроившись и разместив шашку между колен, связник, не сказав больше ни слова, тоже пристально уставился на растекающихся по площади пассажиров. Иностранцы — к стоянкам извозчиков и такси, соотечественники из прицепных вагонов — к трамвайным остановкам.

— Вон она, — наконец выдохнул красный командир и указал на статную женскую фигуру в накинутом поверх светлого пальто клеенчатом плаще с капюшоном. В руке дама несла небольшой пузатый саквояж.

— За ней, и ни в коем случае не потерять. Трогай…

Незнакомка, грациозно перескакивая через лужи и горки конского навоза, добралась до свободного лихача и села в фаэтон с круглой белой табличкой номера — «47» — над правым задним брызговиком.

— Мое дело руль крутить, а ты смотри, чтоб не соскочила возле проходного двора. Лучше было бы к ней пораньше с умом подойти и в мою машину подсадить…

— Умный больно, — буркнул комполка, — сам знаю, что лучше, что хуже.

Очевидно, он принимал меня за обычного агента «наружки», по-здешнему — филера.

Пока я с совершенно невыносимой скоростью тащился по уличным колдобинам Первой Мещанской за никак не оправдывающим своего звания «лихачом», мой пассажир не произнес ни слова. Тихо сопел за спиной, дымил не слишком ароматной, громко трещащей папиросой. Я, поставив ручной газ на постоянные обороты, старательно выдерживал двенадцать верст в час. Хорошо, что движение здесь такое спокойное. Можно приотстать на квартал-другой, потом легонько нагнать, не опасаясь, что в самый неподходящий момент поток машин отрежет от «клиента».

Только когда миновали Сухаревскую площадь и въехали на узкую, зато гладко вымощенную Сретенку, молчаливый кавалерист зашевелился.

— Когда она выйдет, последуешь за ней. Найдешь способ познакомиться. Изобрази случайного кавалера, искателя приключений. Понаблюдай за ее поведением. Проверься как следует. Если увидишь, что никто за вами не следит, скажешь предварительный пароль. Это знак, что теперь она должна следовать за тобой. Лучше всего — отвези ее в приличное, не слишком людное заведение. Тоже внимательно проверься. Заметишь «хвост» или еще что подозрительное — уходи. Когда сочтешь нужным — назовешь второй, окончательный пароль. После этого она должна передать тебе пакет. И кое-что сообщить на словах.

— К чему такие сложности? Все можно сделать гораздо проще.

— Не твое дело. Получил задание…

— Ты со мной поаккуратнее, — не выдержал я, от возмущения выходя из образа. Тоже мне — нарядился в полковничью форму и вообразил о себе! — Еще не известно, кто кому задания давать будет. А спрашиваю, значит, надо. Учти, в моей власти вообще операцию прекратить, если решу, что она плохо обеспечена…

Он понял, что я действительно не простой исполнитель и нахожусь в своем праве, стал вежлив.